09:43 Английские "рябчики" | |
Серый осенний день. На деревянном мосту через речку сижу я с приятелем своим, рыболовом Василием Княжевым. Ловим мы на удочку ельцов. Небольшая елец-рыбка — серебряная, вершков в пять. Видно, как поверху быстрой речки плывут наши поплавки. Пропадет поплавок, дернем, ну и попал елец. Раннее утро. Много мы наловили ельцов. Послезавтра — Покров день, ко мне в деревенский дом приедут приятели-охотники. Василий говорит: — Ельцы хороши. Я из них копчушки приготовлю, коптить их надоть. Я знаю, видал, как их в Москве коптил Бураков. И вот хороши копченые ельцы! Скусны, язык проглотишь! Их в торговле нету, на рыбу эту не глядят, за рыбу не считают, не знают... а скусны. Беспрестанно попадаются ельцы, уж мы их поймали сотню. По берегу речки идет песчаная осыпь, по ней еловый лесок. Кой-где желтые осенние березки. Тихо. Высоко над нами раздается гортанный звук «курлы-курлы»: летят журавли. Хорошо на речке... задумывается душа. В саду у меня, близ дома, у больших сосен, идет густой дым. Вижу, около сидит на корточках Василий. Когда я подошел к нему, вижу — Василий подкладывает в теплинку сухие осиновые поленца и сучья. Сбоку из кирпичей сложено что-то вроде печурки. Там висят на проволоке ельцы. Глаза Василия слезятся от дыма. Вытирая их рукавом, он говорит мне: — Их вот на осиннике коптить надоть, хороши будут. Ишь, рассол из них течет. Долго коптить надо, умеючи. У меня краски масляные из Лондона, фабрики «Виндзор-Ньютон, артист колор-мануфактур». Картонные коробки в деревянном ящике, на нем ярлыки. Вот этот ящик как раз пригодится для копченых ельцов. Сбоку пишу крупно черной краской английскими буквами: «мымра». Ровно укладываем мы с Василием копченых ельцов полный ящик и крышку забиваем гвоздями. Приедут гости — угостим их «английскими копчушками»... Пришел ко мне охотник Герасим Дементьевич — сосед, принес пару белых куропаток и три кряковых утки — на праздник, значит. Я его и прошу: — Вот что, Герасим, будь друг, — говорю, — знаешь грачей? Их по лугу у мохового болота, где полдни, — стаи летают. Настреляй, пожалуйста. Герасим смотрит на меня и смеется. — Чего это, — говорит, — куда их? Подушку, что ли, пером набить хочешь? Так от кур-то перо лучше. — Нет, — говорю, — набей, пожалуйста, десяток. — Чего это, Лисеич, заряда жалко — на что тратить. Давай тады твое ружье, сейчас настреляю. — Василий, — говорю я Княжеву, — вот что: Герасим настреляет грачей, надо их будет ощипать, только чтоб тетка Афросинья не видала, а то откажется жарить. Головки у них отрежь и ноги тоже. Скажешь ей, что это дичь — чирки, ну или вроде. Василий смотрит на меня с удивлением, проводит пальцем под носом и смеется, шипя, вроде как гири у часов поднимает. — Это чего? — говорит. — Неужто вы гостей ими кормить хотите? Жареных грачей кладем в банку, туда эстрагон, маленькие огурчики, разводим брусничное варенье и заливаем. На банку наклеиваем ярлык с аглийских красок: «Италиен-Ринг-Ализарин». Сбоку ярлык. Пишу: «Альбион, рябчик». В бутылки белого крымского вина кладем смородинное варенье, вишневое, малиновое, варим в вине еловые зеленые шишки, перецеживаем, наливаем в светлые бутылки. Получаются разного цвета вина. Коньяк с водой, гонобобель, анис, клюква, сахар — все вина выходят, все заграничные... Из спирта и жженого сахара выходит ром. Разноцветные бутылки, ярлыки от красок английских наклеиваем: «Пурпур мадер», «Роз мадер»... разные такие мадеры из Англии пришли... Тетушка Афросинья поглядывает на наши приготовленья и немножко сердится, покачивая головой. Василий и Герасим пробуют вина и говорят: «Вот бы еще медку подложить, ну и наливки выйдут». Бутылки запечатываем сургучом. Мелко изрубленная капуста с брусникой, луком в банке как-то особенно выглядит — заманчиво. Эффектен белый ярлык с медалью с бутылки гуниади янус. К приезду гостей, друзей-охотников, все было с вечера расставлено на столе в деревенской большой комнате, моей мастерской.
Утром рано моросил осенний мелкий дождичек. Приехали мои приятели на охоту. У всех дождевые пальто, в высоких сапогах, ружья в чехлах. С ними две гончих. Я боялся этих гончих. «Ручного зайца моего разорвут», — думал. Нет, они и внимания на него не обращают: домашний. Приехали: Караулов, Павел Сучков, гофмейстер, Василий Сергеевич, Коля Курин и Юрий Сергеевич Сахновский — композитор. На одном столе — английские кушанья, на другом русские — чай. Английские вина произвели впечатление. — Кто живет умно, так это Константин, — сказал композитор Юрий и пристально посмотрел на бутылки. Приятели умывались с дороги, и видно было, что рады, что приехали ко мне в деревню. — Скажи, что это за странные названия на бутылках? — спрашивает меня гофмейстер. — Английские ярлычки... Что это? Откуда? — Все из Лондона, — говорю я. — Приятель мой прислал, Беренс. — Как? Николай Беренс? — удивился Павел Александрович. — Я его третьего дня в клубе видел. — Нет, это другой — Эдуард Беренс... — вру я. — Сейчас половина восьмого, я думаю, не стоит ложиться спать, — советует гофмейстер. — Надо чаю выпить. — Сейчас подадут, — говорю я. — Ну и не мешает с дороги закусить вам. В Англии всегда с утра пьют кофе, чай, подают жареную ветчину — закусочки такие. Надев пенсне и высоко подняв брови, Павел Сучков рассматривает бутылки с ярлыками, берет их в руки и, осмотрев, поет: Уеду в Лондон я далекий И там делами я займусь... — Да-с... — сказал он. — Что же это такое? Странно... Никогда не видал таких вин. — А рыбу видишь? — говорю я. — Оттуда: мымра, копчушки. Попробуйте. Подали чай. Юрий взял на тарелку копчушку и, съев, сказал: — Замечательно... как это называется?.. — Мымра, — говорю я. — Действительно, прекрасная рыба, у нас нет такой, — говорит гофмейстер. — Соленая, нежная, я никогда нигде такой не ел. Ельцы имели успех. — У нас сиг не удаст, — сказал Павел Сучков. — Ну, как сказать... и это превосходная рыба, — заметил гофмейстер. — За границей все умеют приготовить. У нас как-то солоно, грубо. — Это верно, — сказал приятель, архитектор Вася. — Я рыболов. Плотва ни к черту не годится, но лещ, карась — костисты. Щука ни к черту, налим — хорош, молоки, а шереспер — кости, подавишься. — Ну, что-то ты заврался, — сказал Караулов. — Белуга, севрюга, осетрина, а навага? Да, Вася, ты уж того... — Ничего не того, а таких копчушек нет. — А что это в банке вон там? — спросил Юрий Сергеевич. Все посмотрели на банку. — Английские рябчики, — говорю я. — Да неужели? — удивился гофмейстер, — я никогда не слыхал и никогда не ел... Покажи-ка. Что же это у тебя, Эльдорадо какое-то... — Черт знает что такое! — говорит Юрий. — Замечательно! Вот это рябчики! Попробуйте. — Какая тонкость, — восторгается гофмейстер, пробуя грача. — Знаете, я вспоминаю... я ел что-то такое же в Лондоне — этих рябчиков. Там тоже это был деликатес. Забыл, как они называются. Там их разводят. — Нет, вы попробуйте, капуста какова... — говорит приятель Вася. — У нас такой нет. А огурчики — анисом пахнут. Ну, надо рюмку выпить. Что это за зеленое в бутылке? И Вася налил из бутылки в стакан; выпивая, как-то смотрел в потолок. — Что-то сосной пахнет, — сказал он. — Странная штучка, а хорошо... Немного сладко. — Это десертные вина, — говорю я. Ко мне подходит Герасим и говорит на ухо мне: «Вы велите, Кинстинтин Лисеич, этого вон, в темной бутылке, испробовать. Там ром с полынью и перцем варен, так узнают тады». Юрий попробовал ром, ничего не сказал, только зажмурился. И налил Павлу Александровичу. Тот, выпив, вскочил из-за стола, глаза у него вертелись, как колеса. — Ух! Ну и крепость! Ух ты, черт! — Вот попробуйте роз-мадеру, вот ликер какой! — восхищался Коля Курин. — Мне бы достать бутылочку, я бы одну угостил... Хорошенькая. Она в кружке малагу пила, ее угощал Страхов — такая жирная рожа. Я бы этим ликером живо у него бы ее отбил... — Да-а... — говорит Павел Сучков, — это класс. Странно, попали к нему на такие аглицкие штучки. Ром такой, морской: ужас. Это в море пить только, а у нас на суше невозможно. — Ну-ка, налей-ка мне рюмку этого рома, я еще с рябчиком. Ром произвел впечатление на всех. Говорили: «Ну, что у нас... не могут сделать. После него водка просто вода — и пить не стоит». Я думаю: «Ром этот Княжев сочинил — спирт и жженый сахар, перец клали. Странно, а понравилось». Поговорили о том, как все умеют делать за границей. Приятели, выспавшись, пошли на охоту. Застрелили зайца, а на обед опять настряпал я грачей, куропаток и уток, которых мне принес Герасим. Изжарила Афросинья уток с груздями и куропаток с вареньем брусничным. Куропатки назывались горными, а утки руанскими — все из-за границы. Кушая, говорил гофмейстер: — Ел я в самых лучших ресторанах, но не то... Руанская утка — замечательна. — Ну, — говорю я ему, — там подадут простую крякву, а счет подадут на руанскую; куропатку — скажут, горная, а окажется просто курица. — А все может быть... — сказал гофмейстер, запивая роз-мадерой. — Вино исключительное, но совершенно оригинальное. Ну, там делают... Европа... — Это Беренс у себя сам там делает, — говорю я. — Ну да, пожалуй, — говорит Павел Сучков. — Знаешь, эти все дамские вина хороши, но сладковаты. Только вечером, когда за столом мирно горела лампа и приятели мои слушали, как охотник Герасим им рассказывал про случаи на охоте, что в Ивановом озере, недалеко отсюда, такие звери живут, что просто страх берет: «Водяные... и вот — злы. Хвост рыбий, а сама она кошка водяная...», — вдруг вошел приятель Василий Сергеевич. В руках у него был фонарь, с ним Коля Курин. Хохоча, весело сказал: — А вы знаете ли, что, знаете ли... он нас воронами накормил... — показал он на меня. — Да-с... ворон мы ели. Это рябчики-то английские — вороны оказываются. — Нет, постойте, — вступился Коля. — Послушай, — обратился он ко мне, — вот ведь что, я ведь не знаю, только вот я днем в беседке прилег, в саду, спать что-то не хотелось, и вижу, в оконце беседки идет Василий Княжев и тащит кучу убитых ворон. Сел, знаешь, у елки и щиплет их. Ощипал, отрезал головы и лапы и унес... Я и подумал — что такое? Думаю, зачем это он ворон ощипал? Встал, пошел на кухню и вижу: их тетушка Афросинья жарит на большой сковороде. Я ее и спрашиваю: «Что это ты жаришь?» А она мне отвечает: «Дичь жарю». «Нет, — говорю я ей, — это, тетушка, вороны...». Она страсть как рассердилась на меня. Я вот Васе и рассказал, а он с фонарем жерлицы на щук ставил на реке. И зашли мы с ним посмотреть, где Василий щипал ворон. Перьев там ужас сколько... Вася хохотал. — Какой вздор, — сказал гофмейстер. — Вот они, головки, — вынув из кармана головы грачей, Вася положил их на стол. — Это не вороны, — сказал Караулов. Все смотрели на головы грачей и не знали, что это такое... Только не вороны. — Чьи это головы? — спрашивают охотники Герасима. — Кто его знает, — отвечает Герасим, — только не вороньи. Нос — не то дятел, не поймешь, — Какая это ерунда всегда у тебя, — говорит Павел Сучков. — Ну, какой вздор, это же не вороны, — сказал гофмейстер. Приятель Вася хохотал и только мог выговорить: «Английские рябчики...» — и опять закатывался... — Так обидно... и так горько... — говорю я. — За что, за что?.. — Ну-ну, знаете, господа, это несправедливо. Поблагодарим Константина за европейские блюда, — сказал гофмейстер. — Мало ли кого там когда щипали. Но рябчики были превосходные, и, знаете... я вспомнил... я ел их в Лондоне за обедом у королевы Виктории, да-с! Прекрасная дама... И, встав, он поднял стакан с вином и выпил разом, смотря кверху, как бы в небеса. | |
Категория: Литературная СТР. | Просмотров: 928 | |
Всего комментариев: 0 | |