БЫЛОЕ (из воспоминаний старого ОХОТНИКА)

   Дела давно минувших дней... Из Вятки, через слободу Дымково, где делают знаменитую вятскую игрушку, пролегала «государева дорога» в Сибирь, и первый город на этой дороге — Слободской. Отсюда одна большая дорога через леса вела на р. Северную Двину через Ношульскую пристань на р. Лузе. Вторая большая дорога тянулась через Белую Холуницу по лесам на Кай-городок (в верховьях р. Камы), оттуда в Соликамск, Чердынь, Пермь. А между ними — леса, леса...

   После поражения восстания декабристов через Вятскую губернию в 1826— 1828 гг. проследовали в Сибирь на каторгу 52 декабриста. В их числе были братья А., М, и Н. Бестужевы, братья А. и П. Борисовы, С. Волконский, В. Давыдов, А. и Н. Муравьевы, Е. Оболенский, А, Одоевский, И. Пущин, С. Трубецкой, А.  Якубович  и  др.

   В старые годы назывались эти лесные места «пихтовой, смоляной, можжевеловой губернией», «губернией волчьих троп, медвежьих берлог и северной тишины». Здесь, на водоразделе между Вяткой и Камой, по рекам Чус и Кым на Дымном болоте бродили в начале нашего века большие стада дикого северного оленя. Покрытые труднопроходимыми лесами и болотами, эти места были малообжитыми. Селения жались к рекам. Охота как промысел или подсобный заработок, вместе с другими дарами природы (рыба, грибы, ягоды), помогала в былые годы немногочисленным в этих  местах людям жить.

   Птицы и зверя было много и не убывало, несмотря на охоту. Раньше сроков охоту не начинали, зря не «палили», охотничьи угодья, зверя и птицу берегли. Многие охотой жили и охотники не рубили сук, на котором сидели. В гербе города Слободского изображены главный объект Пушного промысла — белка и натянутый лук со стрелой.

   Жили в ту пору на севере патриархально и скудно. Неторопливо текла жизнь, строгая, с простым старорусским бытом, проникнутая обрядностью, под крепкой отцовской властью в семье. Слово «совесть» слышалось с детства. Люди рано приучались быть терпеливыми к горю и нужде. Делали все, как прадедами было заведено: в беде помогали артелью — «артель дружбой крепка», сохранялись большие семьи; во главе семьи стоял старейший, младшие перенимали опыт старших, оказывали им внимание и уважение. «Семья — лодка в море жизни»,— говорил мне старый охотник, в семье которого дружно жили 28 человек. «Если лодкой управляет опытный рулевой, она держится  на волах даже в бурю. Если за руль начинают хвататься все, лодка гибнет. Так и семья: она распадается, если все в ней  начинают  «хорохориться».

Спокойная вежливость, достоинство речи, радушие и доверие, с которым жители лесных починков относились к новому человеку за редким исключением было обычаем.

   Дела начинали по старому народному календарю: 14 марта — Евдокия. В юлианском календаре (старый стиль) 1 марта открывало весну. В этот день, наблюдая за погодой, думали о предстоящем лете — каково-то оно будет? Из этих наблюдений и сложилась поговорка: «Какова Евдокея, таково и лето»; с «Федула» (18 апреля) обычно растворяли оконницу; с «Егория» (6 мая) выпускали в луга скот; с «Бориса и Глеба» (15 мая) сеяли хлеб; с «Николы-вешняго» (22 мая) сажали картошку. Говаривали: «Весной пролежишь, зимой с сумой  побежишь».

   Во многих домах тогда не было часов. Время измерялось рассветом, полднем и закатом солнца.
Досуг необходим при всякой работе. Отдых хорош, когда он в меру: «Работе— время, потехе —час». Длительное безделье осуждалось; «Сегодня гуляшки, да завтра гуляшки — находишься без рубашки».
   В дни досуга любимым занятием было ходить в лес. Что-нибудь да находилось в нем полезного. В начале июня в тенистых уголках его появлялись нежно пахнущие семейки ландышей. В легенде рассказывалось, что юноша по имени Ландыш полюбил прекрасную девушку по имени Весна. Когда Весна исчезла, всюду искал ее юноша, плакал. Там, где падали его слезы, и выросли цветы ландыша, не только источающие аромат, но и являющиеся замечательным лечебным препаратом при болезнях  сердца.

   По ночам в лесу распространялся сильный запах ночной фиалки — «любки двулистной». Отвар из корня ее деревенские ворожеи втихомолку давали влюбленным как волшебное зелье — «приворотный корень» при неразделенной любви.
   Наступало жаркое лето. Певчие птицы уже допели свои песни. Поспевали сперва земляника, затем черника, брусника, малина, морошка. Колосилась рожь, в лесу появились первые грибы. Надо было помогать старшим собирать ягоды и грибы не только на текущие дни, но и впрок. В лесу натыкались на выводки рябчиков, «полевых тетерь», «глухих тетерьмошников». Изредка удавалось издали увидеть переплывавшего речку лося или медведя. На ночевках, которые обычно бывали около озер, рек и речек, ловили рыбу и тут же варили уху.
   Бытовали пословицы: «Праздность — мать всех пороков», «Не бойся беды, она вымучит, зато помогать друг другу выучит», «Не узнав горя, не узнаешь и радости».
   Красота природы всегда рождает в че-ловеке чувство прекрасного. Умение разглядеть прекрасное дает радость в жизни. Это чувство надо воспитывать с детства. Надо учить детей не только есть пищу, но и сызмала прививать им любовь к людям, полезному труду, добру, учить радоваться краскам неба, звездам, цветам, пению птиц, доброму отношению к животным.

   В дом Плюсниных, где учащиеся реального училища жили на квартире, по субботам на своей плохонькой лошаденке приезжал старый крестьянин из пригородной деревушки Баталы Илья Баталов. Ему было уже за шестьдесят, он был высок, худ, честен и добр. Во все сезоны года на нем был (только летом лежал про запас в телеге) старый выношенный, заплатанный и поточенный молью овчинный тулупишко. Под ним на теле — пестрядинная домотканная рубаха и широкие штаны из холста, заправленные в онучи. Говорил, что и «на тот свет» такие же рубаха, штаны и лапти новые у него приготовлены. Земли у него было мало и своего хлеба на прокорм семьи не хватало. Он привозил на городской рынок для продажи дрова или в сезон охоты добытых им тетеревов и зайцев. Все мы, юные реалисты (каждому из нас едва перевалило за десять лет), попавшие из сельской местности в город и скучавшие по природе, окружали Илью и засыпали вопросами, а он, окуривая нас махорочным дымом, всегда отвечал одно и то же: «Живем по десяти словесам божьим» (десять заповедей, полученных, по библейским преданиям, на Синайской горе).

   Продав товар на рынке, вечером Илья заходил в собор послушать дьякона да псаломщика, которые «стихиры из псалмов Давыдовых с запевом шибко хорошо поют». Затем шел в «обжорный» ряд на рынок, покупал там фунт черного хлеба да миску каши с салом, после чего  уезжал домой,
   С завистью смотрел я на привозимую им дичь, и наконец, не выдержав, весной 1915 г. попросился с Ильей на охоту. Он согласился и взял меня в деревню.
   Солнце вступало в пояс зодиакальных созвездий Рыбы, Овена и Тельца. В небе появились кучевые облака, как паруса белые. Зимой их не было. Пригревало солнышко, таял снег, бежали говорливые ручьи, началась капель. Из-под снега на буграх выглянула мокрая талая земля. Прилетели грачи и уже на полях прохаживаются, кричат, гнезда на березах готовят. Вблизи деревни вечером на озимых на наших глазах спокойно кормились девять зайцев. Весной их стрелять никто не будет — «линяет косой».
   Глядя на спокойно жирующих на озими зайцев, я прочел Илье стихотворение Некрасова «Дед Мазай и зайцы». Илья был неграмотен и подпись ставил в виде крестика. Свой восторг от стихотворения он выразил, весело закричав жирующим белякам:
-Смотри,  косой, теперь  спасайся и  чур зимой  не попадайся!

   По старому народному календарю было начало «Фоминой недели». В деревнях, пока не начались полевые работы, справлялись свадьбы. В одном из домов, мимо которого мы проезжали, слышалась  песня:
- Не ищи меня, богатый: Ты не мил моей душе. Что мне, что  твои палаты! С милым рай  и в шалаше.
Парни, стоявшие под окном, «зарившиеся» раньше на невесту, как сказал Илья,  хором  противоречили:
- Чем мне с милым другом тряпки собирать, Лучше   с   другим   другом   золото   считать!
«Не удержались за гриву, теперь за хвост не удержишься»,— проворчал мой собеседник.

   В бедной избушке Ильи, куда мы приехали, было чисто, треть дома занимала печь, вместо выбитого оконного стекла в раме торчала старая подушка, подле двери под рукомойником и лоханью валялся веник, от времени потерявший листья, оголившийся — «голик». На полках стояли обвитые берестой старые глиняные горшки, на скамье лежала прялка. На стене висели два одноствольных шомпольных дробовика.

Попили «фруктово-ягодного» чаю с хлебом, испеченным из овсяной муки, отрубей и картофеля. «Лучше кусок сухого хлеба и с ним мир, нежели дом полный всякой всячины с раздором»,— оправдывая свою бедность, сказал Илья. «Да, лучше хлеб с водою, чем пирог с бедою»,— поддакнула  его старуха.

   Вблизи деревни было много небольших тетеревиных токов, на каждом из них  пело  по 2—4  косача.
Большой тетеревиный ток, примерно в пяти километрах за деревней, был на обширной сухой гриве среди огромного болота, тянувшегося к селениям удмуртов. Ход к току ночью по большому, покрытому водой кочковатому болоту, где вода местами достигала колен, был труден. Резиновых сапог в те годы не было, охотничьи кожаные сапоги были роскошью. На этом малодоступном току в те годы ставилось всего три шалаша: два наших и один охотника-удмурта Александра.

   Токовики, прилетая с вечера, до утра оставались на гриве, и разводить огонь, чтобы обсушиться, было нельзя. По выходе на гриву, в темноте ночи, меняли мы с сыном Ильи Михаилом сырые онучи на сухие и забирались в шалаши. На утренней заре после того, как вдали послышалось хорканье и циканье протянувшего вальдшнепа, начиналась тяга. Прокурлыкали журавли, запел «хор» и начались драки токующих краснобровых  красавцев.

   Старые охотники учили нас не спешить с выстрелом на току и никогда не стрелять первого, начинающего петь, старого косача-токовика. Пока тетерева не растокуются, не войдут в азарт, стрелять косачей не разрешали. Ранним выстрелом можно разогнать ток и испортить  охоту.
   Утром после тока, когда косачи уже сидели на деревьях, я насчитал 52 петуха.
Днем, после охоты, семья Ильи, давно не евшая мяса, с радостью хлебала похлебку из косача. Когда шесть деревянных ложек одновременно погружались в хлебательницу, в ней возникали волны.

   Лесной обходчик Иван Баталов показал нам ток глухарей в бору Опупок. Здесь на току пели в разные годы от 15 до 18 глухарей. Всякий раз волнение охватывало меня при звуках глухариной песни. Ничто, кроме разве зверовых охот, не вызывало такого очарования. Восемь весен, с 1916 по 1923 г., охотились здесь втроем: Баталов, его сын Михаил и я. Птицу берегли, и, несмотря на недостаток в те годы пищи, все трое больше пятишести глухарей (одной третьей части токующих) за весну не брали. Осенью и зимой птиц не трогали, поэтому, вероятно, количество глухарей в указанные годы здесь не сокращалось.

    В 1921 г. ранней весной на этом току, на оставшемся еще снегу, был виден след медведя. Я потерял его на чистом болоте, где снега уже не было. Пошел в «пяту» и дошел до только что оставленной зверем берлоги, располагавшейся под корнем вывороченной ветром сосны, на густой сухой гриве. По прямой линии от города Слободского до берлоги было 4—5 километров. Учет следов вышедших из берлог медведей может явиться одним из методов количественного учета зверя в угодьях. Успешный опыт такого учета уже опубликован в статье «Бурый медведь в Башкирии»* В. Милицкого и П. Федичкина.

ПУКАЧ
                                                                                                                    Улыбкой  ясною природа
                                                                                                                    Сквозь  сон встречает утро  года...
                                                                                                                                                       А.   Пушкин

   Еще до вскрытия реки Вятки по льду перевозилось в деревню Пукач всё необходимое для весенней охоты и оставлялось в доме рыбаков и хороших людей — старика Семена и его зятя, охотника Якова. Перед самой весенней «подвижкой» льда, налегке, через образовавшиеся на льду трещины и разводья по доскам и жердочкам перебирались мы с Николаем на другой берег к Пукачу, отрезанному в ледоход от остального мира.
Вблизи этой маленькой рыбацкой деревушки, стоявшей на берегу старицы р. Вятки, на огромных моховых болотах Каринской лесной дачи токовало в былые  годы много глухарей.
   Чтобы дать представление об этом токе, опишу одно утро на нем. Описание это было сделано в 1923 г. в лесу по выходе с тока и сохранилось в моей записной книжке.

«В лесу стояла благоговейная предутренняя тишина. Ни один звук не нарушал лесного безмолвия. На востоке свод неба начал постепенно светлеть и стволы сосен стали рельефнее выступать из мрака ночи. Вдали прокричали журавли. Вслушиваясь в тишину, я уловил вдали сперва редкие и негромкие «металлические» удары, постепенно учащавшиеся, переходящие как бы в сплошной «шепот». Так бывает, когда вдали    бруском    точат    косу:
«Тек...тек,..тек... тек...тек...тек...теки, те¬ки,   теки...теки,   теки,   теки,   тщ,   тщ,   тщ.тщ, тщ,..». «Точит»,— подбирая подходящее выражение, скажет охотник. " Глухарь запел страстно, без перерыва. Вдали послышались песни других глухарей. Я тихо подходил к ближайшему, шагая и прыгая под песню. Вокруг меня несколько глухарей, хлопая крыльями, опустились на землю, преследуя и наскакивая друг на друга. В одном месте дрались три глухаря. Я видел их, мелькавших между деревьями. Хлопанье крыльев дерущихся глухарей походило на звуки «как бабы вальками белье колотят». Вокруг, перелетая с сосны на сосну, квохтали глухарки. Песни разных глухарей, поющих на деревьях и на земле, заглушали одна другую. Заслышав квохтанье глухарок, глухари пели азартно, перебивая друг друга. Песни сливались, и ток кипел этими звуками, несшимися теперь уже со всех сторон, Это была дивная, властно захватывающая все существо картина.

   Показалось и все выше и выше поднималось над горизонтом солнце, наполняя моховое болото и видневшийся вдали бор своими лучами. Вдали слышалось токование косачей, пели зяблики и дрозды, «барабанили» дятлы, на краю болота в ельнике подавали голоса рябчики, «курлыкали» пролетавшие над болотом журавли. Кругом были любовь и радость бытия! Я сел на ствол поваленной ветром лесины, упиваясь всем, что было вокруг, и не хотелось уходить отсюда. Хорошо, дивно хорошо в лесу весной!.

   Как-то за утро вдвоем, разойдясь от «зеленого мха», обходя ток краем болота с двух сторон, мы насчитали 38 токующих глухарей. Глухари, токовавшие в центре болота и на Карийской стороне, не учитывались. Если учесть 20—25 глухарей, токовавших на Каринской стороне, о которых говорил мне местный фельдшер, там охотившийся, то общее количество токующих на этом току глухарей в те годы превышало пятьдесят. На этом отличном току в начале 20-х годов охотились по веснам всего четыре охотника: трое заходили на ток со стороны деревушки Пукач и один — со стороны селения Карино. Территория тока была большой, и мы никогда не сталкивались на нем друг с другом. Ходьба по топкому моховому оттаивавшему болоту, покрытому редкими низкорослыми соснами, кочковатому, с большим количеством «лома», весной сплошь покрытому «снежницей» или водой, была трудной.

   Вокруг Пукача были разнообразные, богатые дикой птицей угодья: зарастающая старица р. Вятки, озеро Боровое и недалеко, против устья р. Чепцы, знаменитая Васильевская старица, где перед разделением пролетных стай (одни на Чепцу, другие вверх по р. Вятке) несколько дней отдыхали и кормились дикие гуси. Везде было много диких уток, а по «гривам» токовали несчитанные десятки тетерева-косача.

   «Май леса наряжает, лето в гости ожидает». В первых числах мая охота кончалась. Спадали воды. Суточная температура воздуха начинала превышать + 5°С. Наступал вегетационный период. Березы одевались светлозелеными листьями, кончали токовать глухари и косачи, вылетали майские жуки, в реке нерестились окунь и плотва, а в речных зарослях еще радостней лились песни птиц и вскоре запевали первые соловьи. В  лесу   куковала   кукушка.   «О   том   кукушка кукует, что своего гнезда нет»,— говорили  люди.

   Пока из почек не распустились клейкие листочки, стволы берез, просверленные гвоздем, по лубку из бересты поили сладким березовым соком, капли которого текли прозрачной струей. Полакомившись соком, аккуратно замажешь ранку на стволе смолой от ели или сосны. Весна иногда запаздывала, и тогда в апреле валил снег, В иную весну озимок нагрянет и в мае, повалит снег, все убелит вокруг. «Зима весну пугает»,— замечали в таком случае старики.

   Из множества людей, с которыми сталкивался, некоторые глубоко запали в душу. Тот, о ком мало думаешь, далек, если даже живет подле тебя, а тот, кто находится далеко, кажется рядом,  если он  в  твоем  сердце.
   Во второй половине марта под Москвой сильнее пригревает солнце, чернеют дороги, бегут ручьи, прилетают грачи. За ними появляются скворцы и вскоре звенят песни жаворонков.

Апрель — месяц весеннего прилета птиц. Во второй половине сороковых годов, когда победой закончилась Великая Отечественная война, широкая заболоченная пойма р. Яхромы от г. Дмитрова до Усть-Пристани, где сливаются реки Яхрома и Сестра, была покрыта густыми лесными и болотистыми зарослями со множеством мокрых топей, поросших тростником, камышом и осокой. В этих труднопроходимых топях с возвышавшимися кое-где сухими пригорками, покрытыми лесом, кустарниками и густой высокой травой, было настоящее царство дичи: лосей, лисиц, зайцев, енотов, тетеревов  и  диких уток.

   В двенадцати километрах от Дмитрова, в деревне Лучинское, жил Василий Васильевич Костиков, в то время колхозный вожак, страстный охотник и хороший человек. Под настроение он любил повторять слова, в верности которых, очевидно, убедился за свою долгую трудовую жизнь: «Хорошо быть и сильным, и умным, и ученым. Но главное в жизни — совесть. Она закон законов!».

   Уставший после работы в городе, я приходил в семью этого бывалого и доброго человека и всегда чувствовал себя, как дома. Василий всегда встречал доброй улыбкой и словами: «Вовремя пришел, отдохнешь на природе. Каждому, кто трудится, нужен досуг. Нельзя, чтобы сердце и нервы всегда были напряжены, как тетива лука».
В апреле, во время валового пролета птицы, с курлыканьем летели над поймой реки косяками журавли, тянули вереницы  гусей  и  стаи  различных  уток.

   Еще темно. Вдали закричали журавли, пролаяла в болоте лиса, «прочуфыкал» на току старый косач. Широким заревом разгорается утренняя заря, и скоро яркие лучи весеннего солнца зальют окрестности. С криком снимаются с сырых мест чибисы. Кричит подсадная утка и в ответ ей слышится «шавканье» селезня, одного, другого. Из кустов выплывает стайка чирков, где-то рядом подает голос широконос, на отмель уселись нарядные турухтаны. На «кукольном огорке» азартно токуют тетерева. Сзади шалаша «шлепают» кормящиеся лоси, а вот и сами они показались: выходят из болота по колено в воде, кормятся. Лес стоит в зеленой дымке. Слышно, как в Лучинском поют петухи, а ближе к шалашу начинают петь зяблики, пеночки, скворцы, дрозды, высоко в лазури неба заливаются жаворонки и кроншнепы. Везде — радость бытия, передается эта радость и человеку и остается она в памяти на всю жизнь.

   На склоне дней своих о многом вздохнет человек, но никогда не пожалеет, что был охотником и через охоту познал  и  полюбил  Природу.
   С тех пор, когда были описанные выше охоты, прошли многие годы. За это время изменились природа и люди. Иной стала в  этих местах  и охота.
Каждое время года дарит охотникам свои  радости.
   Вопрос о весенней охоте издавна вызывал различные мнения и горячие споры. И у меня в течение жизни менялись взгляды на допустимость весенней охоты. Был период, когда в числе многих охотников и охотоведов было пережито увлечение идеей полного запрета весенней охоты. Основанием для таких взглядов служило предположение, что запрет весенней охоты должен намного улучшить продуктивность охотничьих угодий, а следовательно, и результат осенних охот. Но, увы, это предположение в годы, когда была закрыта весенняя охота, не оправдалось на практике. В хорошо устроенных охотничьих хозяйствах, где правильно проводилась весенняя охота, производительность угодий к осени от полного запрета весенней охоты заметно не возрастала. А прелесть  весенних  охот была утеряна.

   Среди охотников найдется немало таких (к ним я причисляю и себя), которые, мечтая о счастливых часах весенней охоты всю зиму, предпочтут пережить прелестную обстановку весенней тяги вальдшнепов, глухариного или тетеревиного тока, добыть вальдшнепа, косача или глухаря, отказавшись, если это нужно, от добычи этих птиц в остальное время  года.

   Мне кажется, что в ряде краев и областей, в зависимости от местных условий, весенняя охота на ограниченный короткий срок, в определенные дни недели, может разрешаться в хорошо устроенных охотничьих хозяйствах, в которых по данным учета дичи возможен ограниченный отстрел косачей и глухарей на току (или одного из них) и вальдшнепов на тяге, при условии строгого надзора  за охотой  в  угодьях.

   Правильно, по-хозяйски поставленная охота позволяет осторожно и разумно регулировать численность диких зверей и птиц в природе. Настоящий охотник, как известно, ведет себя в охотничьих угодьях, как хороший хозяин. Он знает и любит природу и охотничье дело, не наносит им ущерба и стремится к постоянному улучшению охотничьего хозяйства. Настоящих охотников роднит между собою охотничья  страсть.