Из жизни натуралиста "БАРСУЧИЙ ЖИР"

Однажды в солнечный ноябрьский день, возвратившись с охоты, я застал Михаила за делом. Засучив до локтей рукава и вооружившись большим ножом, он сосредоточенно снимал шкуру с крупного барсука.

— Эх, Михаил, Михаил! — покачал я головой. — Опять ты полезного зверя зря погубил.

— Как это зря? — выпрямился и покраснел Михаил. — Вот ты зря всяких птиц стреляешь, которых и не едят вовсе, а я зря ничего не гублю! — вспылил он.

— А все-таки зря убил, — продолжал я. — Ведь барсучьей шкуре цена маленькая. Она уже из моды вышла, колючие воротники даже самые отчаянные модницы носить перестали, а ты продолжаешь уничтожать такого полезного зверя.

— Ничего ты понять не хочешь, — отмахнулся от меня Михаил с досадой и опять взялся за работу. — Шкуре, это верно, цена грош, — после долгой паузы, видимо несколько успокоившись, продолжал он. — Зато сало, то есть жир барсучий, почитай, лучше медвежьего, а ты все «зря» да «зря», — вновь горячась, передразнил он меня. — Знаешь ли ты, что жир барсука от всяких болезней помогает? Живот у человека больной — барсучий жир пьет, чахоткой заболеет — опять жир пьет, ногу кто косой порежет — перво-наперво жиром заливает. Вот тебе и зря! Недаром в любой аптеке жир принимают, сколько хочешь возьмут и дорого заплатят. А вот отнеси своих птиц — тебя туда с ними не пустят. И сапоги мазать — лучше не надо, — несколько помолчав, продолжал Михаил. — Как жиром их пропитаешь, они мягкие станут и воду не пропускают.

Этот разговор происходил в деревеньке горной Армении, во дворе моего давнишнего приятеля, старого охотника Михаила Ивановича Чичова. Этой осенью я прожил у Михаила около месяца. Работа моя подходила к концу, пора было подумать о возвращении в Москву. Чтобы закончить исследования, оставалось сходить в соседнее ущелье Понзор, где в изобилии водились закавказские белки. Мы с Михаилом собирались туда со дня на день, но эта экскурсия все откладывалась.

— Ну что же, Евгений, завтра в Понзор пойдем что ли? — наконец как-то за ужином спросил меня Михаил. — Денька два по лесу побродим и назад вернемся, а потом ты и в Москву поедешь.

Закончив ужин, мы уселись набивать патроны. Копаясь в сундуке с боеприпасами в поисках куда-то запропастившейся коробки с порохом, Михаил случайно наткнулся на пузырек с желтоватой жидкостью.

— Возьми-ка, — подал он его мне. — Это барсучий жир. Я его давно для тебя берегу, а вот отдать забываю. Если чем заболеешь, попьешь его — вспомни мое слово, добром старика помянешь.

Я взял бутылочку. На что она мне? Чувствовал я себя превосходно, да и в будущем болеть не хотел. Ну зачем мне эта бутылочка с барсучим жиром? Но и старика обижать не хотелось, и я решил использовать жир для другой цели. Густо смазал им свои охотничьи сапоги, а остатком пропитал кожаную сумочку, в которой носил инструменты для препарирования шкурок с добытых птиц: ножницы, пинцет и скальпель.

На другой день мы с Михаилом отправились в ущелье Понзор и провели там более суток. К вечеру третьего дня, когда солнце стало склоняться к западу, бросая длинные тени, мы с Михаилом решили кратчайшим путем направиться в Воскресеновку. Для этого нужно было подняться высоко в гору, перевалить через хребет, где в это время местами уже лежал снег, и спуститься в соседнюю долину. Усталые после долгой горной охоты, мы часто останавливались, отдыхали. Наконец пересекли широколистные леса и достигли березняков в субальпийской зоне.

До перевала уже близко. Едва переводя дух, смотрю на вершины противоположной горной цепи. Еще полчаса трудного подъема, а дальше легкий спуск по тропинке до самой деревни. «Трудная дорога почти вся позади», — думаю я. Окидываю взором ущелье — там, внизу, море желтой и багровой осенней листвы крупного широколиственного леса. Вдруг целая стая кавказских тетеревов с шумом и свистом вырывается из соседних зарослей шиповника и летит в сторону. Почти одновременно звучат два частых выстрела, и черный петушок, неуверенно ковыльнув в воздухе, падает на землю. Птица убита замечательно чисто — нигде ни кровинки, и я решаю, не откладывая, снять с нее шкуру, удобно усевшись на крутом склоне у большого плоского камня, достаю сумочку с инструментами и не спеша снимаю шкурку с птицы.

Потом мы опять поднимаемся в гору. Медленно тянется этот последний тяжелый подъем. Но вот и зубчатая вершина перевала. Прямо в лицо бьют лучи вечернего солнца, внизу, прихотливо извиваясь по ущелью, тянется шоссейная дорога, да далеко влево сквозь дымку едва маячит Воскресеновка. Мы с Михаилом выбираем хорошо пробитую скотом тропинку и начинаем быстро спускаться все ниже и ниже. Это легко и приятно после часов подъема в горы. Скоро и шоссейная дорога, а там недалеко и до дому. Однако мой удачный выстрел по крупному серому сорокопуту несколько задерживает нас. С этой интересной для меня птицы я тоже решил сразу снять шкурку. Но где же сумочка с инструментами? Неужели я оставил ее за перевалом?

Мне было бесконечно жаль сумочку. Много лет я пользовался ею во время поездок и привык к каждому инструменту. Было обидно оставлять ее в горах Армении. Но я, утомленный тяжелым переходом, находился в Караклисском ущелье, а сумочка лежала по ту сторону перевала — в ущелье Понзор. Вспомнив тяжелый путь, я с досадой махнул рукой и стал нагонять ушедшего вперед Михаила. Сошью новую и подберу новые инструменты в Москве. Хорошо хоть, что исчезновение сумочки почти совпало с окончанием моей работы и отъездом в Москву.

Прошло около года. Я вновь приехал в Армению и уже недели две путешествовал в горах Караклисского ущелья. Однажды во время охоты в горах меня захватил большой туман. Он медленно надвинулся со стороны горного озера Гокча и, как молоком, заполнил сначала долины, потом увалы и, наконец, альпийскую зону. Кругом все исчезло, скрылось солнце, умолкли птицы. Боясь потерять ориентировку и сбиться с дороги, я осторожно пошел хребтом.

Мне было хорошо известно, что хребет, постепенно понижаясь, приведет меня к большому камню, от которого проторенная тропинка спускалась прямо к Воскресеновке. По моим расчетам, до тропинки было не более получаса ходьбы. Но я прошел около часа, потом еще с полчаса, а камня и тропинки не было видно. Быть может, передвигаясь в тумане особенно осторожно, я шел слишком медленно и не успел дойти до знакомого места?

Я двинулся дальше, на этот раз тщательно осматривая каждый камень. Но в густом тумане все было искажено и выглядело необычно. Крупный камень иной раз казался мне большой скалой, а сидящая на нем маленькая птичка горный конек казалась крупной птицей, уларом. В таких случаях я судорожно сжимал в руках ружье и едва удерживался от выстрела. Так, придерживаясь вершины хребта, я прошел еще около часа. Наконец стало ясно, что я давно сбился с пути и иду совсем не туда, куда нужно. Продолжать поиски Воскресеновки при таком тумане было бессмысленно. Забравшись под нависшую скалу, я с головой прикрылся телогрейкой и задремал.

Когда я открыл глаза, было уже поздно. Туман рассеялся, солнце перевалило за полдень и прямо в лицо мне бросало свои яркие косые лучи. Внизу подо мной прихотливо извивалась шоссейная дорога, и далеко слева едва маячили домики Воскресеновки. Да ведь это хорошо знакомое место! Не в первый раз вижу я эту картину. В противоположной стороне внизу широко раскинулось море побагровевшей и желтой листвы широколиственных лесов ущелья Понзор.

Четверть часа спустя я уже стоял у большого плоского камня. А на нем, четко вырисовываясь на светлом фоне, лежала моя сумочка с инструментами. Целый год пролежала она под дождем и снегом, солнцем и ветром, но ее кожа, смазанная барсучьим жиром, сохранила эластичность и мягкость, а металлические инструменты лишь чуть-чуть покрылись ржавчиной. Много лет прошло с того времени; своей старой сумочкой пользуюсь я и сейчас. И до сих пор она мягкая и эластичная. Вероятно, таково свойство барсучьего жира.

Мне хочется рассказать вам об одном случае.

— Смотрите, Евгений Павлович, как будто вот в той стайке белая утка, — указал мне мой спутник Вячеслав Васильевич, когда мы вышли из мелколесья и приблизились к берегу обмелевшего Мшичинского залива в Дарвинском заповеднике. Загородившись шляпой от ярких лучей солнца, я сквозь сильные стекла бинокля стал внимательно рассматривать летящую стайку. Несомненно, это были утки-широконоски, а одна из них совершенно белого цвета. Таких ненормально окрашенных белых животных, в коже которых нет красящего пигмента, принято называть альбиносами.

Стайка уток вместе с уткой-альбиносом описала большой круг над заливом и опустилась на лесное озеро примерно в километре от места, где мы находились. Желая добыть интересную птицу, мы с Вячеславом Васильевичем спешно направились к этому месту. Но нам не удалось добыть эту утку. Не успели мы пройти и половины отделяющего нас расстояния, как стайка вместе с белой широконоской вновь поднялась в воздух и потянула к заливам Морозихи. «Какая досада, ушла!» — провожали мы стайку разочарованным взглядом. А впрочем, еще не все потеряно. Вполне вероятно, что стайка регулярно прилетает на лесное озеро в поисках пищи, и, быть может, ее удастся еще встретить в другой раз. Придя к такому выводу, мы несколько успокоились.

Спустя два дня, надеясь встретить белую широконоску, я вновь был на озере. Стояла ясная и теплая погода.

Чтобы подойти незамеченным, я вышел к озеру со стороны леса и, миновав густой прибрежный ивняк, окинул взглядом знакомое место. Солнце успело уже высоко подняться над лесом, и его лучи искрились в воде озера и Мшичинского залива. Здесь и там среди неподвижной глади поднимались высокие кочки; сквозь желтую прошлогоднюю осоку на них пробивалась молодая зелень. Уток нигде не было видно.

Постояв немного и зная, что водоем неглубок, я решил пройти водой вдоль всего озера: «А вдруг стайка кормится в противоположном конце и не видна отсюда?» К моей досаде, вода в озере оказалась чрезвычайно мутной. Вероятно, недавно здесь были утки. Они подняли столько ила, что брести по озеру было небезопасно. Каждую минуту я рисковал попасть в глубокую яму, вывороченную корнями упавшей ели, и с головой выкупаться в одежде. И вот, чтобы избежать купания, я вырезал из ивы тонкую, гибкую палку и, прощупывая ею глубину мутной воды, стал медленно подвигаться вперед.

Пройдя половину озера, я действительно увидел уток. На небольших плёсах среди островков желтой прошлогодней осоки плавало несколько пар широконосок. Издали были хорошо видны коричневые уточки и яркие пестрые селезни. Утки вели себя не совсем обычно, как-то беспокойно. Они то и дело с характерным для этого вида звоном крыльев взлетали в воздух и, пролетев несколько метров, вновь опускались на воду. После минуты недоумения мне стало ясно, что уток беспокоит какой-то невидимый хищник. Вероятно, он бредет по воде с противоположного конца озера и подгоняет широконосок навстречу мне. Сообразив это, я прижался спиной к стволу затопленного сломанного дерева и старался не двигаться.

Мой прием, испытанный не один раз в других случаях, и на этот раз дал блестящие результаты. Вскоре близко ко мне подплыли четыре широконоски. Высоко подняв головы и не замечая меня, они все свое внимание сосредоточили на каком-то крупном звере. Этот зверь без всякой предосторожности шумно бродил по мелкой воде озера, часто меняя направление, исследовал кочки, порой засовывал голову в осоку и пытался схватить что-то живое. Издали я принял зверя за енотовидную собаку: это животное в поисках лягушек часто заходит в неглубокие водоемы.

Но когда зверь подошел близко, к своему большому удивлению, я узнал в нем очень крупного и невероятно толстого барсука. Он был поглощен отыскиванием и ловлей лягушек и подходил все ближе и ближе к дереву, у которого я стоял. Когда между нами оставалось не более двух шагов, обратив, наконец, внимание на неподвижный предмет, барсук остановился как вкопанный. Вся его фигура и полосатая морда выряжали страшное недоумение Целую минуту от смотрел на меня испуганными и растерянным глазами, готовый броситься наутек в случае явной опасности. Но я не шевелился, и что несколько успокоило зверя. Барсук осторожно подошел ко еще ближе, вытянулся вперед, насколько было возможно, и стал с удивлением обнюхивать мои высокие сапоги ц дерево, к которому я прислонился. Запахи оказались разными, и вероятно, поэтому обнюхивание продолжалось довольно долго!

Оставаться неподвижным мне стало трудно, и я решил проучить беспечного зверя. Когда он несколько осмелел, я взмахнул палкой и вытянул его по боку во всю длину. Конечно, удар не был слишком болезненным: грубая шерсть, толстая кожа и подкожный слой жира предохранили от этого. Однако зверь был поражен случившимся. Со всей силой он рванулся от меня в сторону, разбрызгивая воду, достиг берега и бешеным галопом ринулся к мелколесью. А я стоял в воде, покатываясь со смеху, удивляясь, откуда взялась такая невероятная прыть у толстого и неуклюжего барсука. Только страшный испуг мог заставить этого зверя бежать так быстро. Не правда ли, жестокая шутка? Конечно, нельзя так пугать миролюбивое животное, да еще где! В Дарвинском государственном заповеднике! И поэтому я вынужден оправдаться перед читателем.

Мне хотелось надолго отпугнуть барсука от этого озера, и вот почему. Обследуя кочки в поисках лягушек, барсук мог легко найти и разорить многочисленные гнезда уток. Сам же он мог стать жертвой крупного, матерого волка, свежие следы которого мы часто встречали близ озера. Они пересекали грязевые берега Мшичинского залива и уходили в глухое моховое болото. Ни разорения гнезд уток, ни гибели барсуков от зубов серого разбойника, естественно, я не желал.

А пищу он найдет себе и в другом месте: барсук всеяден. Он питается разнообразной растительной и животной пищей. Зверь находит ее как на поверхности земли, так и раскапывая верхние слои почвы.

Замечательно сильные ноги, вооруженные крепкими и длинными когтями, позволяют ему легко и быстро вскрывать мышиные норки и добираться до их обитателей. Выкапывает он также из земли личинки майских и других жуков, находя их при помощи прекрасно развитого обоняния. И если в средней полосе на лесной полянке вам случайно попадутся многочисленные не глубокие «копки», то поблизости нетрудно разыскать и барсучью нору. Особенно охотно зверь выкапывает ее на склоне лесного оврага или на холмике старой угольной ямы.

Во множестве поедая вредных насекомых, их личинки и мышевидных грызунов, барсук приносит большую пользу сельскому и лесному хозяйству. К сожалению, численность этого полезного животного во многих частях страны за последнее время сильно сократилась. Особенно в наших среднерусских лесах часто находишь опустевшие барсучьи жилища. Остаток костра у входа в нору и закопченный свод подскажут вам, что зверя пытались выгнать наружу дымом. Неумеренная охота за барсуком с применением раскопки нор и других недопустимых способов может повлечь за собой почти полное исчезновение животного.