 Смена погоды часто происходит на вечерней и утренней зорях. Иной раз после непогожего дня, при заходе солнца, вдруг стихнет ветер, поднимутся тучи и наступит тихая, безмятежная ночь. В этот же раз, напротив, на заре погода как-то сразу испортилась. Заходящее солнце потонуло в тяжелых клубящихся тучах, наступила гнетущая тишина. Когда же совсем стемнело, внезапно под Порывами ветра глухо зароптали вершины елей, зашелестели листвой молодые осинки. Надвигалась гроза.
Предвидя дождь, я с особенной тщательностью выбрал место, настлал лапник и растянул над ним маленькую походную палатку. не напрасно. Не успел я закончить приготовление к ночевке, как налетел ураган, ветер завыл, закачались, заскрипели деревья.
Я поспешил в свое убежище, прилег и, прикрывшись курткой с тревогой стал вслушиваться в дикие звуки непогожей ночи. Ветер усиливался с каждой минутой, сверкала молния, грохота гром. Мне было досадно, что, охотясь, я опять зашел далеко от дома и в такую погоду вынужден буду ночевать в глухом, негостеприимном лесу. Да, хороша грозовая ночь дома, когда непогода бушует за окнами, а вас окружают близкие люди, уют и тепло А впрочем, сколько гроз провел я среди природы, а потом всегда вспоминал их с большим удовольствием. Гроза с детских лет производила на меня сильное впечатление. Она одновременно привлекала, восхищала и пугала меня. Что-то чудное и жуткое кроется в ней.
В эту ночь я долго не мог заснуть — лежал и слушал, как свистит ветер, как скрипят и стонут старые ели. И под эти звуки мне с особенной ясностью вспоминалась одна из гроз, пережитых когда-то на Дальнем Востоке. Страшная была эта гроза и особенно запомнилась мне потому, что во время нее в мои руки не совсем обычно попало гнездышко неизвестной мне маленькой птички. Смешно вспомнить, но много хлопот позднее доставило мне оно.
Лежа в палатке в грозовую ночь, я и решил написать этот рассказ, назвав его «Неизвестное гнездышко». Однако чтобы он был понятнее, я должен рассказать сначала о некоторых моих поездках, во время которых собиралась моя коллекция.
— Нашел время возиться с гнездом, — ворчал мой приятель. — Надо закусить да выспаться после бессонной ночи.
Но я не обращал внимания на слова Сергея. Удобно усевшись на полу у открытого чемодана, я неторопливо уложил в него сначала сухую осоку с пухом, взятую вчера из гнезда утки, а затем шесть ее крупных белых яиц. Перед тем как положить каждое яйцо я внимательно осматривал его скорлупу — нет ли на ней трещинки или вмятины. Это особенно раздражало моего товарища.
— Ты будешь завтракать или нет? — вышел он, наконец, из терпения.
— Сейчас уложу и тогда буду, — заканчивая укладку, ответил я. — Ну, вот и все, теперь я могу быть спокоен, что яйца будут целы. — С этими словами я закрыл чемодан и уселся за стол.
— Знаешь, Женя, — продолжал он, — если бы ты был во всем так аккуратен, как с гнездами, я бы считал тебя замечательным человеком. Но, несмотря на иронический тон приятеля, на усталость и болевшие ссадины, у меня было прекрасное настроение, и я предпочел отмолчаться. «Слово олово, а молчание золото». Что поделаешь? Ведь у каждого человека есть свои слабости. Есть, конечно, слабость и у меня, уже давно я начал собирать коллекцию птичьих яиц.
Как только я поступил в университет и стал часто выезжать в экспедиции, моя коллекция стала расти. Каждую весну я првозил несколько новых для меня кладок. Но уже тогда я строго придерживался известных правил научного коллекционирования: брал гнездо с яйцами лишь в том случае, если оно представляло научную ценность и могло способствовать изучению жизни той или другой птицы. Обязательным условием при этом я считал точное определение вида.
Многие птицы ведут себя у гнезд чрезвычайно осторожно, поэтому добыча их кладок давалась мне нелегко и требовала много времени и терпения. Однажды, например, пытаясь точно установить, какому виду принадлежали найденные яйца, я часов пять просидел среди высоких кочек в болоте. Меня кусали комары, обжигала мошка, но я продолжал неподвижно сидеть в засаде, в бинокль рассматривая странную птицу.
— Зачем вы себя так мучите? — удивлялась хозяйка, когда я с распухшим лицом и шеей вернулся домой и во время обеда рассказал ей, как это случилось.
— Да ведь это, хозяюшка, редкая птица, — уверял я ее. — Через три дня все пройдет, опухоль как рукой снимет, а редчайшее гнездышко у меня уже есть. Да и за птицей удалось понаблюдать, и об этом я обязательно напишу небольшую заметку.
Но я так и не сумел убедить собеседницу.
— Все это хорошо, — продолжала она, — но посмотрите, на кого вы похожи. — Она протянула мне зеркало.
Да разве мало таких случаев было в моей жизни при собирании коллекции — всего не расскажешь!
Вот и на этот раз мы с Сергеем два дня просидели на озере, где, к моей великой радости, я наконец нашел гнездо одной замечательной утки. Эту утку называют савкой. Она значительно меньше кряквы, имеет длинный хвост, состоящий, как у баклана, из жестких перьев, и странную форму головы и клюва. Клюв самцов савки окрашен совсем необычно. Он ярко-голубого цвета. Но не только внешностью замечательна савка, она интересна и своей биологией. Например, яйца этой сравнительно маленькой утки необычно велики — они немного мельче яиц небольшого дикого гуся. Утка сидит на яйцах непродолжительное время в начале насиживания. Позднее зародыш развивается за счет собственного тепла.
В то время я ничего не знал о размножении савки, и, естественно, когда нашел в маленьком гнезде такие крупные яйца, был поражен. Много часов просидел я на маленькой лодчонке среди тростников, издали наблюдая за гнездом незнакомки, но, увы, безуспешно: к гнезду не приблизилась ни одна птица. На чистом Участке озера, недалеко от гнезда, плавали только савки, но не им же принадлежат эти огромные яйца. Так я думал в первые часы наблюдения.
«Неужели это гнездо савки?» — после пяти часов сидения в лодке появилась у меня догадка…
«Несомненно, яйца принадлежат савке», — решил я под вечер и, радуясь своему открытию, взялся за их упаковку.
Для этого я использовал все бывшие со мной пригодные вещи: носовые платки, носки и портянки. Тщательно завернув каждое яйцо, я уложил их в маленькую корзинку, а пустоты между ними заполнил гнездовым материалом, состоящим из сухой осоки и утиного пуха.
Солнце опустилось уже к самому горизонту, когда я причалил лодку к берегу и, повесив корзину на плечи, направился к нашему лагерю.
— Когда же мы теперь домой доберемся? — этими словами встретил меня приятель. И хотя до дома было не более 10 километров, вопрос был уместен. Этот мучительный переход я буду вспоминать в течение всей жизни.
Вдоль сухого русла, носившего название Сур-арык, пышно разрослись колючие тугайные заросли. Уже в полной темноте мы добрались до этого места. Бесчисленные соловьи без умолку пели в зарослях, где-то жалобно кричали птенцы ушастой совы, да вдали, вероятно в ауле, лаяли собаки. Мы хорошо знали тропинку, по которой было нетрудно пересечь в общем неширокую полосу колючих порослей. Но в эту темную ночь нам не удалось ее обнаружить. Отыскивая ее, мы окончательно сбились с дороги и, наверное, часа полтора продирались то в одном, то в другом направлении сквозь колючую чащу.
Однако всему бывает конец — кончились, казалось, и наши мучения. Лес остался позади; мы выбрались на открытое место. Это было для нас настоящим торжеством. К сожалению, оно продолжалось недолго. Из колючего тугая мы попали на казахские огороды. Небольшие участки земли оказались разделенными живыми колючими изгородями. Продираясь сквозь них в темноте в надежде найти выход из этого колючего окружения, я в коние концов провалился в сухой колодец. Когда с помощью Сергей я выбрался из глубокой ямы, меня интересовали не ушибы, не ссадины, а только корзиночка с утиной кладкой.
Чуть брезжил ранний утренний рассвет. Мы с Сергеем, измученные и голодные, возвратились домой. Но вместо того чтобы утолить голод и улечься спать, в первую очередь я занялся осмотром яиц и их укладкой в более надежное место.
Об этом случае я рассказал для того, чтобы показать читателям, как собиралась моя коллекция. Она потребовала многих лет, настойчивости и большого терпения. Зато в ней нет неправильно определенных кладок. Приложенная к каждому гнезду этикетка расскажет вам, чьи это яйца, где, в какой обстановке и когда они собраны, а специальная карточка в картотеке поведает о поведении птицы у гнезда. Но для меня эта коллекция представляет не только научную ценность. Она дорога мне и тем, что по ней я, как по книге, читаю о прошлых своих путешествиях. И когда мне приходится еще раз просматривать гнезда, собранные в различных частях нашей Родины, в моем воспоминании попутно воскресают то снеговые горы с сизыми скалами, то шуршащие на ветру тростниковые заросли, то пустыни и степи с ярким голубым небом и поющими жаворонками. Когда-то, изучая птиц, я побывал здесь и достал ту или другую кладку, которая и сейчас хранится в моей коллекции.
И вот однажды случилось необычайное происшествие. В моей коллекции вдруг появилось совсем неизвестное для меня гнездышко. С тех пор уже двенадцать лет оно лежит в картонной коробочке со стеклянной крышкой; сквозь стекло видны пять маленьких яичек. Чьи же это яйца, как они попали ко мне и почему, несмотря на существующие жесткие правила, они продолжают занимать место в моей коллекции? Вот об этом я сейчас и расскажу читателям.
Неизвестное гнездышко попало мне в руки в Уссурийском крае в 1939 году.
В ту весну, изучая местных птиц, я поднялся вверх по реке Большой Уссурке и поселился в небольшом русском селении. Отсюда я ежедневно ходил то на острова реки, поросшие шумливым лиственным лесом, то в молчаливую хвойную тайгу сопок. Однажды я поднялся на ноги еще до рассвета. Уложив в заплечный мешок завтрак и взяв ружье, я свистнул собаку и тропинкой направился вверх по Большой Уссурке. Еще царил полумрак, когда я, поднявшись на перевал невысокой сопки, остановился, чтобы сверху получше осмотреть окрестность. Сегодня мне хотелось использовать ясную безветренную погоду, чтобы исследовать горную территорию, расположенную к северу от маленького селения.
С перевала было хорошо видно реку. Светлой лентой она извивалась среди неподвижного величавого леса и уходила на запад. Впереди, в глубокой туманной низине, едва виднелся небольшой открытый участок, а на нем разбросанные в беспорядке домики. В этот ранний час природа еще не успела проснуться: дремал лес, не было слышно дневных голосов. Только внизу, на каменистых перекатах реки, журчала вода, в хвойном лесу куковала кукушка, да где-то вдали глухо кричал рыбий филин. Вволю насмотревшись на эту картину, я спустился к селению, перешел лесной ручеек и, придерживаясь его, стал подниматься по склону. Когда я, наконец, достиг вершины сопки, стало совсем светло, над лесным простором поднялось солнце — наступил яркий весенний день.
Хорошая погода позволила мне во всех направлениях исследовать этот лесной участок. Сначала я углубился в темную и глухую тайгу. Но птиц там оказалось так мало, а комаров такое множество, что я поспешил выбраться оттуда на более открытое место. Я вновь поднялся на вершину сопки и, придерживаясь ее гребня, стал медленно спускаться к речной долине. Хвойная тайга осталась ниже по склонам; ее сменил смешанный веселый лес. Небольшие участки мелколесья чередовались с темными группами елей, высоко поднимали над лесом свои вершины великаны-тополи и кедры. Отсутствие здесь сплошного полога позволяло всюду проникать солнцу, тянул освежающий ветер, отгоняя от лица назойливых насекомых.
Наблюдая за птицами, я не заметил, как солнце перевалило за полдень. «Пора закусить», — подумал я, и только хотел выбрать место для отдыха, как из-под самой моей ноги выпорхнула маленькая птичка и тут же исчезла среди валежника. «Как странно вылетела! Так обычно вылетают птицы с гнезда». С этой мыслью я наклонился и, отодвинув рукой папоротник, среди мха у основания большой ели заметил маленькое гнездышко с пятью голубыми яичками. Чьи же это яйца? Голубые и на земле — наверное, какой-нибудь завирушки? Впрочем, что гадать? Я отошел в сторону, расстелил куртку и вытащил завтрак. Прошло более получаса, а птичка не появлялась. Мне показалось это несколько странным. Я поднялся и подошел к гнезду. Когда между гнездом и мной оставалось не более шага, птичка выпорхнула опять, но и на этот раз с такой быстротой исчезла среди хвороста, что я не смог рассмотреть ее окраски.
«Что за странность? — пожал я плечами. — Почему я не заметил ее, когда она подлетела к гнезду?» Я собрал вещи, отозвал лайку и, удалившись от этого места, наверное, минут двадцать ходил по лесу, а потом вновь подошел к гнезду, но уже с той стороны, куда неизвестная птичка улетала при моем приближении. Я подходил к гнезду особенно осторожно, едва переставляя ноги, всматриваясь в папоротник, — надеялся увидеть сидящую, а гнезде незнакомку. Но птичка, слетая, опять лишь на одно мгновение мелькнула перед глазами.
Тогда я опустился у гнезда на колени и в бинокль стал рассматривать хворост — должна же она, наконец, появиться на открытом месте. Мое внимание отвлекла большая черная белогрудая белка. Она появилась на соседней ели, суетливо бегала по ее ветвям, подергивала пушистым хвостом, чокала, выражая всем своим поведением необычайное возбуждение. «Ну чего она суетится?» — с досадой подумал я.
Вдруг в лесу стало сумрачно, звуки стихли. Я невольно повернул голову и увидел на небе грозовую тучу. Она медленно ползла в моем направлении; в ней было что-то необыкновенное. Край черного облака был оторочен угловатой багровой линией. Ниже ее четко вырисовывался овальный клочок голубого неба. Этот клочок и изогнутая оторочка тучи удивительно напоминали глаз и бровь рассерженного человека. Глаз смотрел с неба с такой зловещей угрозой, что у меня сжалось сердце, захотелось поскорее уйти отсюда, куда-то спрятаться. Но в эту минуту ко мне шарахнулась моя собака, шерсть ее поднялась дыбом. Я повернулся и недалеко от себя увидел большого медведя. Он несколько приподнялся на задних лапах, тянул носом, с удивлением вертел головой, видимо, желая выяснить, что за непонятное существо копошится под елью среди высокого папоротника. Я почувствовал себя в ловушке. Сзади надвигалась гроза, сквозь страшное облако глядел угрожающий глаз, впереди стоял крупный медведь. «Что ты там делаешь, зачем обижаешь маленькую беззащитную птичку?» — казалось, вопрошало небо. «Зачем ты разбойничаешь в моих владениях, какое право ты имеешь трогать в лесу гнездо птички?» — выражала вся фигура медведя, недружелюбно смотревшего на меня, непрошеного гостя. Но вместо того чтобы признать свой поступок несправедливым и с миром уйти из лесу, я поспешно взвел курок ружья и, держа его наготове, осторожно извлек из мха гнездо с голубыми яичками. Пятясь назад и продолжая держать наготове ружье, я отступил от этого места. Когда фигура медведя исчезла за хвоей, я большими шагами, вернее прыжками, стал спускаться по крутому склону все ниже и ниже.
А в это время уже бушевала гроза. Среди мрака сверкали молнии, грохотали, перекатывались громовые удары, из стороны в сторону метались молодые березки, глухо роптали, размахивая Мохнатыми потемневшими ветвями, старые кедры. Жутко было в лесу. Казалось, вся природа, недавно такая ласковая и веселая, сейчас враждебно относилась ко мне за мой поступок и старалась выразить это в сильных движениях и звуках. Я же сквозь непогоду спешил уйти из враждебного леса, как можно скорее спуститься с сопки.
Вот и знакомый ручей, но во что он превратился за такое короткое время! Мутный, ревущий поток отрезал мое отступление. Наскоро уложил я в коробочку, а затем в заплечный мешок гнездышко, снял с плеча ружье и перебросил его на высокий кустарник противоположного берега. Следом за ружьем воздушный полет совершила и собака. Пытаясь сохранить равновесие, она лишь повертела пушистым хвостом в воздухе. Менее удачно переправился я. Поток сбил меня с ног, но я ухватился за нависшую ветвь прибрежной ивы, и силой воды меня выбросило на противоположный берег.
Когда я шел уже знакомой тропинкой, кругом было так темно, как в поздние сумерки. Порой ослепительно сверкала молния, грохотал гром, ревела вода, потоками низвергаясь с серого неба, катясь по оврагам к мутному руслу Большой Уссурки.
Зачем я разорил гнездышко? Ведь я не знаю, чьи это яйца, а при этих условиях они не представляют для меня никакой ценности. Впрочем, гнездо все равно бы погибло. Обнюхивая мои следы, медведь нашел бы его и, конечно, съел бы все содержимое. Да, кроме того, я обязательно выясню, какой птице принадлежит гнездо, и тогда мой поступок будет оправдан.
«Но все-таки — чьи это яйца? — ломал я голову. — Наверное, какой-нибудь завирушки?» И я написал на этикетке это название птицы, поставив, однако, большой вопрос. «Выясню, когда возвращусь в Москву», — решил я и старался больше об этом не думать. Но невольно сомнение в правильности определения с каждым днем возрастало. Завирушка ли это? Почему они не попадаются во время экскурсий? Ведь это заметные птички и пропустить их довольно трудно. Когда же я возвратился в Москву и внимательно осмотрел несколько гнезд завирушек моей коллекции, мне стало ясно, что я ошибся. В гнездах этих птичек совершенно не было конского волоса, и, напротив, его было много в неизвестном гнездышке, добытом мной в Уссурийском крае. «Значит, это не завирушка, а какая-то другая птичка», — приуныл я.
Прошло около года. Однажды, просматривая старую специальную литературу, я прочел интересную заметку. В ней было указано, что одна из птичек Уссурийского края — сибирская горихвостка — устраивает свои гнезда на земле среди горного леса и откладывает иногда пятнистые, а иногда яркие голубые яйца. Не этой ли горихвостке принадлежат голубые яички, которые я нашел в июне 1939 года в Уссурийском крае? Ведь эти птички часто попадались мне во время экскурсии.
И вот я вновь обратился к своей коллекции и сравнил неизвестные яйца с яйцами обыкновенной горихвостки. По моим расчетам, у этих близких видов яйца должны иметь много общего. И я не ошибся — между ними не оказалось почти никакой разницы. Наконец-то удалось добиться точного определения — я уничтожил старую и написал новую этикетку.
Одно меня только смущало: кладки обыкновенной горихвостки были собраны без гнезд, и потому я не мог сравнить их строительный материал. «Сделаю это в первую весну, — решил я, — ведь гнезда обыкновенной горихвостки под Москвой не представляют редкости».
Под названием «сибирская горихвостка» с маленьким вопросом кладка продолжала сохраняться в коллекции до тех пор, пока мне не удалось осмотреть целую серию гнезд обыкновенной горихвостки. Представьте же мое разочарование: гнезда оказались различными. В гнездах обыкновенных горихвосток было много перьев, и отсутствовал конский волос; в неизвестном гнездышке не было перьев, но было много конского волоса. Неужели и на этот раз я допустил ошибку? Неужели это не сибирская горихвостка? И вновь на злосчастной этикетке появился большой вопросительный знак.
С тех пор прошло много лет. Недавно один из московских орнитологов, возвратившись из Уссурийского края, показал мне кладку замечательной птички — синего соловья. Маленькие ярко-голубые яички его оказались чрезвычайно похожи на когда-то добытые мной в сопках.
«А вдруг неизвестное гнездышко принадлежит синему соловью?» — мелькнула у меня догадка. Когда же Константин Александрович (так звали орнитолога) рассказал, в какой обстановке он нашел гнездышко и как осторожно вела себя птичка, я перестал сомневаться в правильности своей догадки.
— У меня нет гнезда, — продолжал Константин Александрович, — но зато в дневнике есть подробное описание материала, из которого оно было построено. Я покажу его вам.
Возвратившись домой, я весь вечер копался в своей коллекции. В ней были представлены несколько соловьиных гнезд, принадлежащих различным видам, собранных в средней полосе, на Сырдарье, в Тянь-Шане и в Уссурийском крае. И знаете, что оказалось — все гнезда содержали довольно много конского волоса и волоса диких животных. Это облегчило мою задачу. Чтобы точно определить, какому виду принадлежит неизвестное гнездышко, и снабдить его верной этикеткой, оставалось только получить сведения от Константина Александровича.
Наконец 19 апреля 1951 года я получил нужные данные. В двух гнездах, осмотренных Константином Александровичем, оказалось довольно много волос местных оленей. Конского волоса не было, вероятно, по той причине, что гнезда найдены в глухой тайге, вдали от селений и домашних животных. Таким образом, пока мне удалось точно установить, какому виду принадлежит добытое мной на Большой Уссурке гнездышко, прошло много времени: я его взял 14 июня 1939 года, а точно определил 19 апреля 1951 года.
В заключение необходимо сказать о вреде собирания птичьих яиц. Без определенной цели многие ребята увлекаются отыскиванием птичьих гнезд и собиранием коллекций. Они соревнуются между собой — каждый старается за весенний сезон разыскать и собрать как можно больше птичьих яичек. Это быстро сказывается на численности пернатого населения: в садах городов и в их ближайших окрестностях птиц — друзей человека — становится мало. Вредное это дело, стоит ли им заниматься?
В настоящее время яйца почти всех наших птиц хорошо известны ученым; не описаны только немногие редкие виды, населяющие отдаленные и труднодоступные уголки нашей обширной страны. Собирая птичьи яйца, даже ученому бывает нелегко обогатить новыми сведениями нашу орнитологию.
Что же при этих условиях может дать собирание птичьих гнезд ребятам? Безусловно, один только вред. И в то же время надо сказать, что образ жизни многих птиц и в наше время остается слабо изученным. Мало известно, сколько дней насиживает яйца та или другая птица, кто (самец или самка) строит гнездо, чем вскармливаются птенцы, на какой день жизни они покидают гнездо. Не лучше ли ребятам направить избыток энергии не на разорение гнезд, а на, безусловно, полезное дело — на охрану птиц и тщательное изучение их образа жизни и размножения!
|